Мой Лео. История страсти

У него было много недостатков. Нескладный, большеголовый, с дурной славой хиппующего одиночки, соответствующей внешностью и колючими глазами. Но нет силы больше, чем мое желание сделать эти глаза Леонардо Ди Каприо счастливыми.

Меня зовут Бар Рафаэли, я модель, и меня считают дурочкой. Потому что я отказалась служить в израильской армии, как это делают все девушки в моей стране. Непатриотична — значит, глупышка, кукла. А я просто считаю, что у женщины другое предназначение. Любовь. Я не могу сказать, что меня слишком строго воспитывали, как других еврейских девочек. Пока остальные носили кошерные подгузники и ходили пешком под кошерные столы на Хануку, я снималась в рекламе. Мне исполнилось всего восемь месяцев, а я уже была прелестным ребенком. Меня сняли для рекламы фотопленки.
Все так хорошо начиналось... Ролики на телевидении, дважды обложка ELLE. Показы, признание всей страны. И я — лицо Израиля, его лучшее лицо. А потом, когда позволила себе сказать журналистам: «Нет, я не понимаю, почему красивая женщина должна идти воевать и умирать за свою страну», все ополчились. Неформат. А я просто была честной. Такой же честной я всегда была и с ним, с моим Лео...

 

 

ОХОТА НА ЛЬВА
Мы познакомились на вечеринке в Лос-Анджелесе. Одна из этих шумных тусовок, где все говорят: «Ах, Бари, ты так великолепна!» и норовят поскорее утащить в дорогой номер отеля. А я только развелась с Ариком Вайнштайном, моим другом детства. Нельзя жить с другом. Нужна страсть. Страсти хотели все вокруг меня, но только не Лео. Всемирно известный Ди Каприо, звезда и секс-символ номер один, не излучал ни капли страсти. Он был как будто доступен, слишком, неприлично доступен. И при этом ничей.
С ним была Жизель. Они почти не расставались. Жизель Бюндхен, жаркая бразильянка, его тень и яркий оттенок, его муза. «На музах не женятся», — простонало все во мне, но разве я могла выказать себе? И разве я могла сопротивляться ощущению, этой интуитивной уверенности, насколько я одна его понимаю?
Он был таким же чужим на этом празднике. Одетым в неудобный, жмущий в плечах лоск. Я захотела его. Мучительно и сладко. И я решила, что он будет моим, даже если для этого мне придется вступить в армию. И воевать за свою любовь.
Конечно, я пошла на хитрости. Ему ведь всегда нравились модели. Я год собиралась с мыслями и искала подходящий случай. И этот, пропахший пьяным калифорнийским воздухом и наследственной страстью Лео к хиппи, случай произошел.
Утром, после первой проведенной случайной ночи, мы долго говорили. Он говорил больше. О свободе, о том, как трудно дается ему каждая роль. О том, насколько он живет каждым своим героем. Я прошептала, как муза: «Это твой путь, и только гибкая женщина может стать твоим вдохновением». В этот момент я стала его девушкой.
Нас снимали папарацци на всех пляжах мира. Они обсуждали мое тело, наши взгляды и несчастную Жизель. И то, насколько я хороша рядом с ним. Мне не льстило. Я просто знала, что хорошею в его руках, просыпаясь и засыпая счастливой. Его друзья и партнеры по съемочной площадке в своих интервью говорили, что он скоро женится, таким одухотворенным он выглядел. И я не побоюсь этого слова, он стал выглядеть мужчиной.

ОТСТУПНИК
"Отступники" Мартина Скорсезе...  Его переломный фильм. Раздвоение личности, игра на две стороны, тяжелая внутренняя драма героя. Он метался, не спал ночами, все перечитывал сценарий и спрашивал: «Каким? Каким должен быть мой герой, чтобы поверили его обеим сторонам — и темной, и светлой?» Он спрашивал у меня. Я советовала. Рассказывала ему свои истории из жизни.
Потом съемки в «Кровавом алмазе». Роль принципиального подонка. Свой личный кодекс. И тут я сделала ошибку. Я забыла о том, насколько сильно он вживается в каждого из своих персонажей, и заговорила о семье. «Лео, я хочу серьезных отношений. Я хочу семью. По-настоящему». И он ушел. У него был свой личный кодекс. Ничего серьезного. Это мешает творчеству. «Я не верю в институт брака, Бар. Если ты в него веришь, тебе лучше поискать другого парня, погорячее и попроще. У которого будет меньше планов и больше любви, чем может испытывать мое сердце».
Я думаю, он просто боялся быть собой. Каким бы ты ни был гением, быть собой — самая трудная роль. И у нее нет сценариев.

ТРИ ГОДА ОЖИДАНИЯ

У шоу-бизнеса есть только одна положительная сторона — все варятся в одном котле. Поэтому возможен и второй, и третий шанс. Он возвращался каждый раз, когда не ладилась роль или когда ему было просто одиноко. «Они все такие картонные, Бар, — рассказывал он мне в очередной раз, когда я сглатывала гордость и принимала его. — Будто расчетливые машины. Все чего-то хотят».
Он метался несколько лет. Появлялся на вечеринках один, когда был веселым, звонил мне, когда впадал в меланхолию, и спал со мной, когда хотелось не секса, а того, что принято называть любовью. Я в это время становилась то «моделью года», то «телом года». Пыталась жить своей жизнью, поспевать за его славой и не забывать отвлекаться на собственную. Но как бы лояльно родители ни относились к моей профессии, они были израильтянами и, понимая причину моих неудачных романов, альтернативных Ди Каприо, сокрушались: «Бар, деточка, найди себе еврея с нормальными понятиями о семье, хватит быть посмешищем». Я подчинялась, знакомилась с очередным «очень хорошим сыном» маминой приятельницы и ничего... Лео был моей одержимостью.
На третьем году ссор и встреч я получила неожиданную поддержку от его... мамы. Дочь русской и немца, строгая Ирмелин объявила, что если Лео не женится на мне, то уже не женится никогда. Она искренне сокрушалась об утраченной сыном Жизе-ли, но модель вела себя гордо — казалось, она давно забыла о пятилетнем романе с суперзвездой. Я же принимала его всегда. Может быть, именно поэтому мать Лео встала на мою сторону. Она всегда была правильной немкой.
Тем временем мой отец, не имевший ничего против моей модельной карьеры и  даже спокойно воспринявший отказ служить в израильской армии, сказал твердое «нет». Только иудей достоин руки его дочери. Никаких католиков, буддистов и каббалистов. Кошерность — наше все.

 

ПРАВО НА СКАЗКУ
Я не могла спорить с отцом, но еще меньше я могла спорить с собственным сердцем. Осень 2009 года показалась мне сказкой. Да, родители со мной все еще не разговаривали. А мой Лео снова вернулся. И дал комментарий прессе по поводу своей прежней позиции отрицания брака: «Нет, ни с чем из этого я не согласен, для меня это звучит как невежество молодости. Когда я это говорил? Три или четыре года назад? Эй, мы действительно быстро взрослеем. Теперь я чувствую потребность в браке. Хочу, чтобы моя жизнь была чем-то большим, чем просто карьера. Как раз прошлой ночью я думал о себе, о том, как мало времени прожил нормальной жизнью, не будучи измученным на съемках. Я хочу жениться и иметь детей. Произнося это, понимаю, что противоречу всему, что говорил раньше. Я абсолютно верю в брак». Лео замолчал — журналисты возбужденно щелкали затворами фотокамер. Затем он снова взял слово и огорошил всех: «И кстати, если нужно, я даже готов принять иудаизм».

Было ли это его новой ролью? Возможно. Но я была счастлива. Рождественский уик-энд в Мексике, рождественская сказка. Мы, иудеи, не верим в Санту, но в чудо верят все, независимо от религии. Я готова была поверить в свое чудо.

Ровно год назад, на День святого Валентина, он преподнес мне кольцо. С редким розовым бриллиантом. В этом весь Лео: когда дело касается настоящего, он удивительно патриархален. А я... я всегда говорю правду. И в тысячный раз, не кривя душой, сказала ему, как сильно я его люблю.

Мы запланировали свадьбу на эту весну. Папа по-прежнему хочет, чтобы все было по-еврейски, в традиционном стиле. Лео угрюмо молчит, но ездить в Израиль стал все же чаще: изучает культуру, по его словам. А мне все равно, ведь любовь не имеет ни национальности, ни вероисповедания.

Не так давно он признался-мне, а потом и остальным, что он уходит из кино. Публика в трауре, режиссеры в ужасе, и только я его понимаю. Он устал. И его ждет куда большая роль. Роль настоящего мужчины рядом с женщиной, которая наконец станет его женой.